Мистические тайны Гурджиева.
Часть третья: Гурджиев и Бадмаев (продолжение).
Предыдущая часть тут.
Весна 1901 года.
Я впервые ехал в Центральную Россию. И не куда-нибудь, а в обе столицы, сначала в Москву, потом — в Санкт-Петербург. Я был переполнен любопытством: оправдаются ли те мысленные образы этих двух великих городов Российской империи, что сложились в моём воображении? А его питали русская литература, русское образование, которое я получил, общение с моими учителями и наставниками, друзьями-одногодками в Алек-сандрополе и Карсе — все они в основном были русскими.
И теперь, на склоне лет ( я пишу эти строки весной 1949 года ) я могу сказать, что мои детство и юность (особенно юность) неразрывно связаны с Россией, русской культурой и историей, я — по духу, первоначальной вере, воспитанию — гражданин Российской империи, вернее, у меня тройное гражданство – российское, кавказское и восточное.
Москвы я не увидел. Среди документов вместе со значительной суммой «партийных денег, полученных от Иосифа Джугашвили, оказалась подробная инструкция; в ней, в частности, говорилось, что, прибыв в Москву на Курский вокзал, я должен тут же взять извозчика и мчаться на Николаевский вокзал — в моём распоряжении два с половиной часа; в Питер поезд-экспресс «Пётр Первый» отправляется в 23.45, и билет мне надлежит купить в мягкий вагон первого класса, под номером шесть. В инструкции говорилось: «Именно у этого вагона в С.-П. тебя встретят».
Поезд в Москву прибыл вечером 14 марта 1901 года. В древней российской столице была ещё зима, густо валил снег, в метели расплывались круги фонарей на дощатом перроне, меня подхватила и понесла толпа прибывших и встречающих — толкотня, гвалт, суматоха. Резко, угарно пахло паровозной топкой. Никогда прежде мне не приходилось оказываться в таком плотном людском скопище — я растерялся, почувствовал себя беспомощным, никому не нужным... Влекомый московской вокзальной толпой, я нёсся куда-то, пока не уткнулся в кожаный фартук с медной бляхой, и кто-то бородатый и пригожий сказал:
— Не подсобить ли, господин хороший?
Передо мной стоял огромный, богатырского сложения детина — московский носильщик.
— Мне бы извозчика. Надо на Николаевский...
— Мигом исполним! Всё будет в лучшем виде.
И через несколько минут я уже сидел в извозчичьей пролётке, ноги укутаны тёплым пледом, дорожный чемодан рядом, за подкладкой пальто — заветная карта Тибета с римской цифрой V. Я окончательно успокоился.
— Пошёл, пошёл, соколик! — Извозчиком оказался молодой парень, несколько разбойного, залихватского вида.— Не сомневайтесь, барин! — Он, натянув вожжи, похлопал ими по бокам крупного, сильного мерина серой масти в яблоках.— Доставим как надо! Не опоздаете!
И вечерняя Москва, утонувшая в густом мокром снегопаде, завращалась вокруг меня, промелькнула, как в пёстром праздничном сне: огни, встречные извозчики и редкие легковые машины, яркие витрины магазинов, толпы на тротуарах, силуэты церквей, колокольный звон, и вдруг, неожиданно, тёмные пустынные переулки, подслеповато-розово светятся оконца маленьких домиков, утонувших в сугробах. Поворот — и опять нарядная просторная улица, вся в огнях и движении. Моя первая мимолётная встреча с Москвой оставила в душе — на всю жизнь — ощущение лёгкости и праздника. И сейчас я утверждаю: такова была аура этого самобытного, ни на одну столицу мира не похожего города в начале двадцатого века.
Да, мы успели вовремя: до поезда «Пётр Первый», когда я оказался на Николаевском вокзале, оставалось чуть меньше часа. Билет в нужный мне шестой вагон был приобретён немедленно, и за полчаса до отбытия я вошёл в своё купе на одну персону, которое просто ошеломило меня своей роскошью: широкий мягкий диван, покрытый тёмно-коричневым плюшевым одеялом, огромное зеркало в двери (отразившись в нём, я, не скрою, себе понравился: загорелый, крепкий молодой человек в модном чёрном пальто, с белым кашне, в широкополой шляпе); ярко блестели медные ручки двери, на столике, покрытом хрустящей скатертью, красовалась под бледно-голубым абажуром электрическая лампа.
«Ничего себе! — думал я, озирая всё это великолепие.— Вот, оказывается, в каких условиях совершают свои путешествия господа... нет, товарищи революционеры...»
И тут в дверь постучали.
— Да, пожалуйста! — несколько удивлённо сказал я. Кто бы это мог быть? Ведь в Москве я никого не знаю.
Дверь отодвинулась в сторону, и в возникшем проёме передо мной предстал генерал в белых перчатках, который оказался проводником; но уж больно красив был его служебный мундир с жёлтыми лампасами на брюках.
— Добрый вечер, сударь! — сказал он приветливо.— Через десять минут отправимся. Ужинать изволите в вагоне-ресторане или закажете сюда, в своё купе-с?
От неожиданности и с перепугу я заказал ужин «сюда». Никогда не забуду тот свой ужин в вагоне первого класса поезда «Пётр Первый», который уже мчался через зимнюю вьюжную ночь в северную столицу государства Российского. Этот великолепный ужин мне принёс официант в белом кителе, и моя трапеза состояла из салата «оливье» с хреном, горячего судака с польским яичным соусом, бутылки французского рислинга и чёрного кофе с пирожными наполеон. За этот роскошный ужин я с особым удовольствием заплатил изрядную сумму из «партийных денег». Сейчас я смутно вспоминаю, что этим безумным расточительством я мстил Иосифу Джугашвили. За что? Есть ли тут логика?..
Как я сладко спал в ту ночь под монотонный стук вагонных колёс в тёплом, уютном купе! Неплохо, господа, совсем неплохо быть революционером-подпольщиком и совершать конспиративные вояжи на «партийные деньги»!
Поезд прибыл в Санкт-Петербург рано утром, и, как только я вышел из вагона в серую, промозглую неопределённость, в которой расплывчатыми бледными лунами плавали фонари, возле меня тут же появился высокий, смуглый молодой человек в длинном чёрном кожаном пальто на лисьем меху и в кожаной шляпе.
— Товарищ Гурджиев? — тихо спросил он.
— Да, это я.
— Глеб Бокий.— Рукопожатие было коротким и сильным.— Пошли!
Привокзальная площадь была забита извозчиками. Глеб подвёл меня, как я понял, к кому-то из своих.
— Поехали, Аркадий.
В голосе его звучал приказ. Я ехал как зачарованный и очнулся, только когда увидел, что мы медленно въезжаем под тёмную арку большого многоэтажного дома. Мы оказались во дворе-колодце, замкнутом такими же серыми домами-громадинами, как тот, сквозь который проехали только что; мы остановились у одного из парадных.
— Приехали, Георгий,— сказал Глеб и первый спрыгнул на землю.
Подхватив свой чемодан, я последовал за ним. Тёмное парадное. Воняет кошками. Лестничные марши не убраны, затоптаны, такое впечатление, что их никогда не убирают. Мы поднимаемся вдвоем, Глеб Бокий и я. Извозчик остался на улице.
— Нам на какой этаж? — спросил я.
Глеб не ответил, и только когда мы остановились перед обшарпанной дверью без номера на площадке шестого этажа, он, придвинувшись ко мне вплотную, сказал тихо:
— Вот что, Георгий. Не задавай лишних, необязательных вопросов — ни мне, ни другим. Вообще лучше всего меньше говорить.— Он скупо улыбнулся. (У Глеба Бокия были ослепительно белые ровные зубы, которые впоследствии выбьют опричники товарища Сталина перед тем, как по приказу Кобы его «лучший тифлисский друг» будет поставлен к стенке.) — Молчание, как известно, золото. Пока сообщаю тебе главное: доктора Петра Александровича Бадмаева нет в Петербурге. Он в своём базовом лагере, где-то под Читой, или на Байкале. Сейчас место его пребывания уточняется. И когда нам станет известно, где Бадмаев, и будет разработан план операции,— ты отправишься туда. А пока,— Бокий четырежды стукнул в дверь, три раза быстро, без пауз, четвёртый после промежутка в несколько секунд,— осмотришься, отдохнёшь. Собрав всю возможную дополнительную информацию, вместе что-нибудь придумаем — надеюсь, дельное.— Он опять улыбнулся.
Дверь открыла молодая заспанная женщина, неопрятная, непричёсанная, с поблёкшим бледным лицом, в длинном, явно давно не стиранном халате, в стоптанных меховых тапках на голых полных ногах; во рту её исходила струйкой дыма папироса. Без всякого интереса взглянув на меня карими, с поволокой глазами, она сказала:
— Здравствуйте. Проходите.— И пошла по коридору в глубь квартиры. В её походке было что-то утиное.— Глебушка! — Она повысила голос.— Комната Зайца. Его три дня не будет. Я там чистое постелила. Завтрак на кухне.
Глеб распахнул передо мной вторую дверь по правой стороне коридора (их было по три с каждой):
— Проходи.
Мы оказались в небольшой комнате, убранство которой состояло из голого стола без скатерти или клеёнки, с чёрными кругами от сковородок и кастрюль, продавленного старого кресла в углу и широкого, с валиками дивана, на котором действительно было постелено: чистая простыня, а поверх небрежно брошены большая подушка в ослепительно белой наволочке и грубое, серое солдатское одеяло, сложенное вчетверо.
— Сейчас на кухне позавтракаем,— сказал Бокий,— и отдыхай с дороги. Товарищи соберутся в десять часов.
Несколько вопросов у меня к Глебу было, но я сказал:
— Я в поезде позавтракал, так что ешь без меня.
— Как знаешь. В твоём распоряжении,— он вынул из кармана брюк часы-луковицу на серебряной цепочке, щёлкнул крышкой,— два часа пятнадцать минут. Клозет — в конце коридора, первая дверь направо.— И он исчез.
Я прошёлся по комнате, остановился у окна. Оно было без штор или занавесок. Напротив, почти совсем рядом,— серая унылая стена с чёрными квадратами окон; над крышами — серое, медленно клубившееся тучами небо, в котором ощущалась мокрая тяжесть. Я заглянул вниз: там ли ещё извозчик, доставивший нас сюда? Нет, двор был пуст. Не раздеваясь, только сняв ботинки, я лёг на диван поверх одеяла. Диван был мягким, податливым, легко пружинил – вверх – вниз, вверх –вниз…
Разбудил меня Глеб, энергично встряхнув за плечо:
— Просыпайся! Все собрались!
-Который час?
-Пять минут одиннадцатого.
Ничего себе! Я проспал больше двух часов! Пролетели как один миг. Куда девается для спящего человека время?
Мы вошли в большую квадратную комнату, в центре которой стоял круглый стол, на котором помещался огромный медный самовар; вокруг него стояли стаканы в подстаканниках, разномастные чашки на блюдцах, пузатый заварной чайник, накрытый грязной, захватанной «матрёшкой», сахарница, и прямо на скатерти коричневой горкой были насыпаны пряники. Над столом висела большая люстра, вся из прозрачных подвесок, наверное, хрустальная, и была зажжена: за двумя окнами, которые были задёрнуты полупрозрачными занавесками, совсем нахмурилось, и было похоже на вечер.
В комнате оказалось человек десять — двенадцать, все молодые, моего возраста или чуть постарше; среди них три девушки, и одна из них, светловолосая, в очках, с очень строгим, сосредоточенным лицом, сидела за отдельным маленьким столиком у окна, обложенная листами бумаги, и что-то увлечённо писала. Разместились кто где: вокруг стола на венских стульях, на двух диванах, кто-то на подоконнике; двое, судя по смуглым лицам, кавказцы, сидели прямо на полу у стены. Было накурено. Стоял негромкий гул голосов.
Когда мы с Глебом Бокием вошли, мгновенно стало тихо, все повернули головы в нашу сторону, я встретил внимательные взгляды, которые объединяло нечто общее. Сейчас я определяю это «нечто» одним словом: настороженность.
— Ну вот,— сказал Бокий,— все в сборе. Начнём, товарищи.
И я понял, что он тут главный, «вождь», как Иосиф Джугашвили в Тифлисе.
— Татьяна, вы ведёте протокол. Вы готовы?
— Да, да, Глеб Иванович! — несколько суетливо сказала блондинка за своим столиком.— Я готова.
— Представляю вам нашего нового товарища из Тифлиса. Рекомендация Кобы, что, надеюсь, в комментариях не нуждается. Итак, Георгий Гурджиев. Прошу любить и жаловать!
Мне ничего не оставалось, как изобразить нечто вроде общего поклона. Глеб Бокий подошёл к единственному пустому стулу, который, очевидно, предназначался для него, взялся за спинку и обвёл комнату требовательным взглядом. Мгновенно все стихли.
— Итак, товарищи,— мой новый руководитель заговорил спокойно, твёрдо, ровно, без всяких интонаций,— на повестке дня у нас единственный вопрос: партийная касса. Она фактически пуста. Нами разработана и готова к запуску программа эксов. Но вы всё понимаете: это крайняя, экстраординарная мера. Экспроприация денежных средств, прежде всего в банках, операция, сопряжённая с риском и возможными жертвами.
— Плюс уголовно наказуемая,— сказал кто-то.— Или петля, или каторга.
В комнате задвигались, зашумели.
— Мы что, товарищи,— с дивана поднялась смуглая девушка в длинном чёрном платье (в её облике было что-то монашеское),— мы что — бандиты с большой дороги?
Глеб Бокий нахмурился; было видно, с какой силой он сжал спинку стула.
— Мы революционеры! — резко, даже грубо сказал он.— А бандиты заседают в Государственном Совете и прохлаждаются в Царском Селе! — Он поднял руку, повелительным жестом останавливая начавшийся было шум.— Всё! Никаких дебатов на эту тему! Повторяю: программа эксов в стадии разработки. Коли им настанет срок, обсудим, проголосуем, примем решение. А сейчас вроде бы мы нащупали ещё один источник пополнения партийной кассы. Вы о нём знаете пока что из частных, приватных разговоров. Теперь конкретно. Товарищ Крот! Прошу!
«Да они здесь под конспиративными кличками! — подумал я.— А Крот, наверное, тот самый «свой человек» в ближайшем окружении министра финансов Витте...» Кротом оказался полный невысокий человек с розовым интеллигентным лицом, и всё в его облике было в меру и опрятно. Встав рядом со стулом, на котором прочно устроился Глеб Бокий, Крот (потом я узнал настоящее имя этого человека: Викентий Павлович Захаревский) заговорил высоким, контрастирующим с его полнотой голосом:
— Первое, что я имею донести собранию,— это следующее. Установлено место в Забайкальской губернии, где находится база доктора Бадмаева: Чита. Впрочем, это даже не база, а отделение фирмы «Торговый дом П. А. Бадмаева и К°», который существует здесь, в Петербурге, притом вполне официально. История этого дома, уважаемые гос... простите, уважаемые товарищи, началась относительно давно. А именно в 1894 году...
— Нельзя ли покороче? — перебил Бокий, недовольно поморщившись.— Без дальних исторических исследований?
— Нельзя,— невозмутимо возразил Крот.— Если вас интересуют финансы доктора Бадмаева, нельзя.
— Хорошо, хорошо, продолжайте! — быстро согласился Глеб.
Однако Крот молчал, о чём-то сосредоточенно размышляя. Было слышно, как по бумаге скрипит перо белокурой Татьяны, которая корпела над протоколом подпольного собрания.
— Итак,— наконец заговорил Викентий Павлович,— в 1894 году был создан «Торговый дом П. А. Бадмаева и К° Обратите внимание — торговый! То есть финансовый. Для чего он создан? И на какие средства? Вот что мне удалось узнать из самых разрозненных источников и бесед с крупными чинами Министерства финансов, включая господина Витте. Ещё в 1893 году Пётр Александрович Бадмаев подал тогдашнему императору Александру Третьему, с которым у доктора были почти дружеские отношения, «Записку» о положении дел на восточных границах России, то есть с Монголией и Китаем; в «Записке» упоминался и Тибет. Содержание её неизвестно, с грифом «совершенно секретно» она хранится в архиве. Но дело в том, что «Записку» передал императору министр финансов, то есть Сергей Юльевич. Тогда — как и сейчас — он курировал и курирует внешнюю политику Российской империи на Востоке. В «Записке» наверняка содержались некие экономические предложения. Дело в том, что как раз в ту пору разрабатывался грандиозный проект Великой восточной железной дороги, и один из вариантов заключал в себе предложение провести её через территорию Китая, подписав соответствующий договор с маньчжурским правительством. Нет никаких сомнений в том, что будущая железная дорога сулила огромные экономические выгоды, прежде всего торговые. И, очевидно, в «Записке» доктор Бадмаев изложил предложения в этом аспекте. Но, думаю, там присутствовало и нечто другое, политическое, или, если угодно, территориальное. Впрочем,— остановил себя Крот,— я забегаю вперёд. Да, господин Бадмаев ( это надо подчеркнуть ) наверняка лучший знаток восточных государств-соседей России, предлагал некий экономический прожект и вознамерился, коли получит поддержку, сам возглавить его осуществление. Для этого, естественно, требовались средства, капиталы. Тибетский доктор запросил у императора два миллиона русских золотых рублей — для начала.— Кто-то присвистнул; по комнате прокатился изумлённый шорох.— И, представьте себе, он получил от Александра Третьего, правильнее сказать, из государственной казны запрашиваемые два миллиона, причём этот шаг горячо поддержал министр финансов. Видите ли, Сергей Юльевич в своей восточной политике, как он её понимает,— державник, экспансист. Крот умолк, досадливо всплеснув руками. – Опять! Опять я тороплю события…Словом, в девяносто третьем российскому императору подаётся «Записка» Бадмаева, в конце этого же года Пётр Александрович получает два миллиона золотых рублей. В 1894 году возникает «Торговый дом П. А. Бадмаева и К°» и его отделение в Чите, куда наш доктор отбывает, и почти год длится там его бурная деятельность, о которой у меня самые разрозненные сведения, и потому...
— Нельзя ли всё-таки,— не выдержал Глеб Бокий,— ближе к нашему времени? К текущему моменту?
— Ещё минутку терпения. Да, осуществление некоего экономического проекта на восточных рубежах империи, с расчётом на прокладку дороги из центра России к Ти- хому океану, продолжалось год, доктор Бадмаев жил и работал в Чите, посещал Монголию и Тибет. Он также совершил поездку в Пекин и пробыл там довольно долго. Но... начавшаяся в 1895 году японско-китайская война если не приостановила бадмаевское восточное дело, то уж наверняка законсервировала его. Пётр Александрович объявляется в Петербурге. Однако после окончания военных действий и подписания мирного договора между Китаем и Японией вояжи в Читу доктора Бадмаева возобновляются. И вот, Глеб Иванович,— докладчик сделал легкий поклон в сторону Бокия,— мы подошли к сегодняшнему дню, или, как вы изволили выразиться, к текущему моменту. Примерно полгода назад Бадмаев подал ещё одну «Записку» царю, то есть уже Николаю Второму, всё по той же восточной проблематике, в развитие идей, изложенных отцу царствующего императора. И что там содержится, я могу вам доложить конкретно, потому что, во-первых, «Записка» опять подавалась через Витте, он снова во всём поддержал Бадмаева, и, во-вторых, она была сопровождена кратким комментарием министра финансов. Этот документ проходил через меня. Я познакомлю вас лишь с небольшим отрывком из него — Крот извлек из кармана сюртука лист бумаги, развернул его.— Вот что пишет Витте Николаю Второму: «Ваше величество! Прошу обратить особое внимание на сведения из Лхасы, полученные Бадмаевым от своих агентов, находящихся в Тибете. Он, в частности, пишет: «...очевидно, Англия желает взять Тибет». И предлагает: «Следует теперь же послать туда (в Тибет) две тысячи человек, хорошо вооружённых, и помочь тибетцам противостоять англичанам». И добавляет: «...B Тибете на каждом шагу золотые россыпи...»
-Кто добавляет? – раздался чей-то голос. – Пётр Александрович Бадмаев добавляет в своём письме к царю?
- Какие, госпо… фу ты! – какие вы, товарищи, однако, несообразительные! Далее Сергей Юльевич пишет: «Приемлю долг всеподданнейше доложить Вашему императорскому величеству, что установлению через посредство «Торгового дома П. А. Бадмаева и К°» сношений со столицей Тибета Лхасой я, со своей стороны, придаю огромное политическое значение. До сих пор в Лхасу, насколько мне известно, ещё не проникали европейцы. Смелый и мужественный Пржевальский, пересекший Китай по всевозможным направлениям и не знавший никаких преград, должен был отказаться от давно лелеемой им мысли проникнуть в Лхасу, так как встретил настойчивое противодействие со стороны местных властей. Ныне же посланные Бадмаевым буряты, хотя открыто именовали себя российскими подданными, проникли в Лхасу и были там очень ласково приняты. По своему географическому положению Тибет представляет, с точки зрения интересов России, весьма важное политическое значение. Значение это особенно усилилось в последнее время — ввиду настойчивых стремлений англичан проникнуть в эту страну и подчинить её своему политическому и экономическому влиянию: Россия, по моему убеждению, должна сделать всё от неё зависящее, чтобы противодействовать установлению в Тибете английского влияния, а если удастся — и при Божеском благословении,— присоединить к себе эту горную страну, расположенную в сердце Азии. И в этой связи я горячо поддерживаю все предложения и прожекты П. А. Бадмаева».— Викентий Павлович Захаревский, свернув лист бумаги, сунул его в карман сюртука.— Вот таким образом, господа! А, дьявол! Напасть какая-то! Привычка: в министерстве все господа да господа! Приношу извинения. Вот таким образом, товарищи.
— Всё? — спросил Глеб Бокий осторожно, даже деликатно.
— По фактам экономического и политического характера — всё. Только позвольте в заключение несколько собственных соображений. Да! Чуть не забыл! После «Записки» Бадмаева, о которой только что шла речь, Николай Второй, естественно, из казны государства Российского отвалил тибетскому доктору на его «прожекты» изрядную сумму. В «Записке» наверняка Пётр Александрович о сём ходатайствовал. Думаю, сумма не меньшая, чем та, которую получил Бадмаев от Александра Третьего.— По комнате опять прошелестел нервно-возбужденный шумок.— Резюме — прошу прошения, моё личное. Первое: в обеих «Записках» Бадмаева присутствует некий военный план...
— Какой? Объявление войны Китаю?
— И откуда это видно? — посыпались вопросы со всех сторон.
— Думаю,— невозмутимо, спокойно сказал Крот в быстро наступившей тишине,— план более грандиозен. Не просто объявление войны. То, что Бадмаев предлагает присоединить к России Тибет, видно из комментария министра финансов. А присоединение одного государства к другому возможно только военным путём. Убеждён, что в обеих «Записках» содержится предложение точно таким же образом поступить с Монголией и Китаем, во всяком случае, со значительной его частью, примыкающей к границам Российской империи...
В комнате поднялся шум.
— Да откуда вы это взяли?
— Доказательства! Где доказательства?
По круглому лицу Викентия Павловича блуждала страдальческая улыбка, которую можно было прочитать так: «Какие же вы все олухи и беспросветные идиоты!»
— Документальных доказательств у меня нет. Повторяю! — Крот слегка повысил голос. Было видно, что терпению его приходит конец.— Я изложил вам свои личные соображения. Они — результат анализа косвенных документов, касающихся затеи Бадмаева... Кстати! Обращаю ваше внимание на примечательный факт: в газетах о деятельности фирмы «Торговый дом П. А. Бадмаева и К» вы не найдёте ни слова — всё держится в строжайшем секрете. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь: сплетни, кулуарные разговоры, в том числе и на самом высоком уровне... И можно в этом потоке сомнительной информации услышать слова «афёра Бадмаева». Но я о другом... Так вот, из косвенных документов, которые проходят через Министерство финансов и в том числе через мои руки, можно установить, что на границе с Китаем и Монголией активизировалась деятельность наших высоких военных чинов. А к нам, и, насколько мне известно, в другие министерства тоже, достаточно часто наезжают представители доктора Бадмаева, которых интересуют вещи весьма характерные: партии оружия, специфическое обмундирование для преодоления неприступных скал, желание получить инструкторов из-за границы, специалистов по ведению войны в горных условиях и прочее в том же роде. Согласитесь: вывод о том, к чему готовится энергичный Пётр Александрович, напрашивается сам собой.
Примолкшее конспиративное собрание взорвалось одобрительными репликами:
— Действительно!
— Похоже на правду!
— Ну и пройдоха этот Бадмаев!
— А теперь второе, что я хочу сказать.— Викентий Павлович покашлял в кулак, и тут же стало тихо, а я подумал: «Какой же умница этот Крот!» — Перехожу к тому, ради чего, если я правильно понимаю ситуацию, и затеяно сегодняшнее наше собрание.
Господин Захаревский пристально, изучающе посмотрел на меня.
— Мы вас внимательно слушаем! — сказал Глеб Бокий, голос его был полон нетерпения.
— От доктора Бадмаева к нам, то есть в Министерство финансов, и, полагаю, в другие высокие государственные ведомства постоянно приходят или его личные письменные запросы, или их высказывают бадмаевские гонцы: посоветуйте, порекомендуйте знающих надёжных специалистов по таким-то вопросам, отраслям, готовы заключить контракты на самых выгодных условиях. И я обратил внимание, что помимо специалистов в военной, строительной, торговой областях постоянно идут запросы: нужны историки-востоковеды, археологи, журналисты и так далее. То есть люди, связанные с культурой, историей, в целом с гуманитарной сферой.— Викентий Павлович повернулся к Бокию: — Из нашей предварительной беседы, Глеб Иванович, я понял, что именно в этой увлекательной сфере мы попытаемся предложить господину Бадмаеву нечто, дабы под это «нечто» получить кредит, который целиком или частично будет превращён в партийные деньги.
— Да, это так,— сказал маленький революционный вождь, хмурый и явно чем-то озабоченный.
— В таком случае — моё предложение,— закончил Викентий Павлович Захаревский своё выступление,— к доктору Бадмаеву надо явиться в Читу с неким гуманитарным проектом, связанным с Востоком и осуществление этого проекта должно потребовать больших средств...
— Огромных средств! — воскликнул Глеб Бокий.
— Пусть так,— снисходительно улыбнулся Крот,— огромных средств. Вот теперь окончательно всё. Благодарю вас за внимание, господа! Фу ты, дьявол! Прямо наваждение... Благодарю за внимание, товарищи!
Господин Захаревский сел на свой стул у окна и сразу погрузился в некую меланхолию. Весь его вид говорил: «Господа! Как мне с вами скучно и неинтересно!» Глядя на него, я подумал о двух вещах. Первое: «Почему он с ними? Вернее, с нами?» — поправил я себя. Ответа на этот вопрос не было. Второе (и сердце моё заколотилось учащённо и жарко): «Пётр Александрович Бадмаев обязательно заинтересуется троном Чингисхана, своего дальнего прапрапра... Не может не заинтересоваться! И прав Крот: нужен впечатляющий и замаскированный проект о троне. То есть в нём должны быть замаскированы наши интересы. Нет, не так! Есть интересы партии: пополнить деньгами свою кассу. И наши с Иосифом Джугашвили интересы — завладеть троном Чингисхана. Завладеть во что бы то ни стало!.. Знает ли о троне Крот? Ведь перед этим собранием он приватно беседовал с Глебом Бокием...» Я не узнавал себя: во мне разбушевалась могучая яростная энергия — действовать! Немедленно действовать! И поднималась густая злоба, от неё даже потемнело в глазах. Злоба? Я не мог понять…
Между тем загудели голоса, задымили папиросы, слышался звон посуды — пили чай. Оказывается, был объявлен десятиминутный перерыв. Передо мной кто-то поставил стакан с крепким чаем.
— Спасибо,— рассеянно поблагодарил я.
Во время перерыва, машинально отпивая из стакана чай, я предался непонятно откуда и каким образом возникшим рассуждениям.
«Как же так? — недоумевал я.— Партийная касса пуста, средств нет. А я путешествовал из Тифлиса в Санкт-Петербург в вагоне первого класса. Мне «Тем, который...» была вручена более чем щедрая сумма для проживания — на целый год. Значит... для кого-то в партийной кассе денег нет, а для кого-то есть. И потом,— этот вопрос в тот момент особенно мучил меня,— о троне Чингисхана теперь знают трое: я, Коба и Глеб Бокий. Но, может быть, кто-то ещё? И прежде всего Крот? Знает или не знает?» Странно! Именно тогда, на конспиративном совещании в петербургской квартире революционеров-подпольщиков, у меня возникло стойкое ощущение: знает ещё кто-то. Кто? И почему? «Если знает»,— успокаивал я себя.
После перерыва, когда все успокоились, Глеб Бокий сказал:
— Теперь вот что, товарищи. Предстоящей операцией в стане Бадмаева, как вы понимаете, должен кто-то руководить.— Он выразительно, требовательно посмотрел на меня.— Есть предложение: поручить это ответственное дело нашему новому соратнику Георгию Гурджиеву. Он житель Кавказа, хорошо знаком с историей, культурой, религией Востока, наверняка во всех сложных восточных проблемах разбирается лучше каждого из нас. Словом, я рекомендую... И к моей рекомендации горячо присоединяется Коба... Мы оба рекомендуем поручить «Бадмаевское дело», назовем это так, товарищу Гурджиеву. Есть другие предложения?
Других предложений не было.
— Тогда прошу утвердить кандидатуру Георгия Гурджиева. Кто за? Поднимите руки! Прекрасно! Кто против? Никого. Проголосовано! — Глеб, повернувшись ко мне и зорко, настороженно смотря мне в глаза, спросил: — Георгий, может быть, ты хочешь что-нибудь сказать?
Стало абсолютно тихо, только слышно было, как кто-то позванивает ложкой в стакане с чаем. Я поднялся со стула.
— Пока мне нечего сказать.— «Только никакого волнения! Спокойно!» — приказал я себе.— Есть единственный вопрос: с чем ехать к Бадмаеву? Ведь конкретный проект-предложение отсутствует. О чём с ним говорить? — И я сел на своё место. Я их провоцировал, я хотел знать: кто ещё знает о троне?
Все зашумели.
— Верно, верно! — послышались голоса.
— Давайте обменяемся мнениями!
. — Что, если этому монголу предложить открытие в той же Чите этнографического музея?
- Хорошая идея! Но лучше – археология!
- Чушь! Это не просто деньги, это бешеные деньги!
— Товарищи, а что, если...
И внезапно возникшая дискуссия, которой с трудом управлял Бокий, недовольно поглядывая на меня, продлилась около двух часов. Она была бесплодной, дилетантской, бестолковой. И я, слушая всяческие разглагольствования, убеждался: мои новые питерские «соратники» не только молоды, но многие из них глупы, самонадеянны, плохо образованны или совсем необразованны. И они ничего не знают о троне Чингисхана. В бестолковой полемике не принимал никакого участия только Крот. Но я заметил: попивая чай и меланхолически жуя пряники, он внимательно слушает ораторов.
Наконец все разошлись. Оказывается, был уже пятый час пополудни. В комнате, в которой мы остались с Глебом вдвоём, потемнело. Появилась молодая женщина, как я понял, хозяйка квартиры, всё в том же халате и домашних стоптанных меховых тапках, выключила люстру над столом, начала открывать форточки на окнах.
— Ну и надымили! — ворчала она.— Никакого уважения.— Хотя сама она и тут не рассталась с папиросой.— Идите на кухню, обедайте. Всё на плите.
Обед был скромным ( тарелки наполнял Бокий ) постные щи, котлеты, довольно безвкусные, с гречневой кашей, компот из сушёных груш, чёрствый хлеб. Судя по большим размерам кастрюли и сковороды, в которых находились «блюда», обед этот был общепартийным, так сказать, для рядовых членов подпольной организации. Я испытывал смущение и неловкость, вспомнив свой ночной эпикурейский ужин в поезде «Пётр Первый».
— И что же дальше? — поинтересовался я, приканчивая довольно скверный компот.
— У тебя есть предложения? — спросил Глеб Бокий. Он с явным неудовольствием ковырялся в котлетах.
— Скорее просьба.
— Я весь внимание. – Партийный вожак отодвинул от себя тарелку, так и не справившись со вторым.
— Я бы хотел увидеть Петербург, побывать в музеях, если возможно, в театрах, обязательно попасть в лучшие книжные магазины.
— А вот это — категорически! — встрепенулся Глеб.
— Что — категорически?
— Категорически нельзя! Георгий, не забывай: мы в подполье. За нами охотится полиция.
— Разве социал-демократическая партия запрещена? — удивился я.
— Пойми! — Глеб понизил голос.— Мы все тут нелегалы. Как и ты. А для питерской полиции это уже... «хватай и ташши». Кроме того — и это главное,— он усмехнулся,— с сегодняшнего дня ты — собственность организации и принадлежишь не только себе. Ты это понимаешь?
— Очень хорошо понимаю!
Раздражение и злость поднимались во мне. «Я принадлежу Иосифу Джугашвили,— подумал я.— И в какой-то степени тебе». Очевидно, глядя на меня, Бокий о чём-то догадался и сказал мягко и дружелюбно:
— Пожалуйста, не огорчайся! У тебя ещё будет время во всех подробностях познакомиться с Петербургом. Обещаю: я буду твоим сопровождающим — этот город я знаю как свои пять пальцев. А в ближайшее время... Поступим таким образом: переночуем здесь, а утром я отвезу тебя в Куоккала. Там у нас вполне приличная конспиративная дача.— Глеб крепко обнял меня за плечи.— Для избранных. И никаких возражений!
Продолжение следует ТУТ
Дневник листал член русского географического общества ( РГО ) города Армавира Фролов Сергей
|
